Во мне живет лиса: чернобурая лиса;
я разнюхиваю и разведываю;
воздух и ветер подсказывают мне;
я рыщу в ночной темноте, хватаю спящих, съедаю их и прячу перья;
я кружу, петляю и сдваиваю следы.
Карл Сэндберг. Природа

Гудят. Они все время гудят. Куда бы она ни пошла, где бы ни скрылась, как глубоко или высоко ни забралась, их гудение следовало за ней. Пробиралось свозь самые маленькие щелочки, вливалось сквозь замочные скважины и моментально заполняло собой комнату. 
Даже ночью, когда их глаза и рты были зажаты между подушкой и тьмой, они продолжали гудеть. Памела чувствовала, как это гудение раздражает Землю – оно ощущалось, как кожный зуд. Временами он становился столь невыносимым, что она принималась расчесывать локти и запястья и не останавливалась, пока зуд не сменялся болью, а на светлой, покрытой золотыми пятнышками коже не начинали проступать капли крови.

Был только один способ заглушить их – начать считать. Начать записывать. Начать высчитывать и смешивать, и добавлять, и взбалтывать, и дистилировать. Варить, готовить, синтезировать, и хватать их за глотки, и вливать, вливать, вливать в них это, пока гул не захлебнется и не утонет.
Вот и сейчас, отняв руки от лица и выдохнув, Плющ принялась разглядывать бегущие по экрану цифры. На хромированных столах справа от нее громоздились пробирки, колбы и реторты, и казалось будто цифры, вытекая из монитора и обращаясь в жидкости, текли по прозрачными стеклянным трубкам.

По левую руку все было спокойнее: небольшой столик на гнутых черных ножках, который будто сам не понимал, как он попал сюда из какой-нибудь уличной кофейни. На нем – лампа под алым абажуром и планы каких-то зданий. Серые, синие, скрученные в рулоны, развернутые, покрытые пометками.

Клоун был где-то там. Прятался между карандашными линиями, скакал по ровным строчкам и, в отличие от прочих, не гудел, а отчаяно визжал. И еще смеялся, конечно, куда же без этого. Он мог обмануть городские власти, припорошив свои делишки обломками павшего индустриального величия Готэма, но не ее. Плющ, как в общем-то и Мышь, и еще парочка занятных персонажей, могла позволить себе пользоваться источниками, отчаянно сторонившимися солнечного света, но бесконечно стремящимися к свету познания. Познания слухов, намеков, делишек, совершающихся за плотно закрытыми дверьми.
Эти источники и донесли – клоун там, за стеклом и бетоном. Клацают шестеренки, стенает металл, они гудят сильнее, чем когда-либо. И потеют, и крутят шестеренки, и гнут металл.

А потом по фотографии, прямо на первой полосе «Готэм Трибьюн», расползается едкое зеленое пятно. Трупы рыб, узором белых брюшек покрывших поверхность воды в гавани, птицы без перьев, которые растворились в едкой воде как бумага – все это, конечно же, осталось за кадром. Они беспокоятся о своей воде, о своих гудящих желудках, они гудят об экологической катастрофе целых три дня, а потом... бах!

Плющ хлопнула ладонью по столу, а затем резко закинув ее назад, провела по короткому ежику волос на затылке.

– Я слышу тебя, бабочка. Ты слишком громко крадешься. Оставь в покое монстеру и скажи, что ты хочешь...– Не было нужды повышать голос. Памела знала, что та, из-за кого шевельнулся массивный зеленый лист в белых прожилках, ее услышит.