— сЛУШАЙ, ЭТО — ВеРнЯк! — Йоги размахивает косяками во все стороны, в глазах у него — пьяный блеск, а щеки перепачканы каким-то белым порошком; Аджай никогда не судит по первому впечатлению.
Ну, тот раз, когда он угрожал этим придуркам пистолетом, не в счёт: ведь они баз спроса накачали его наркотой, раздели, разули, забрали всё снаряжение и оружие и кинули прямо к Нур и её дикаркам на порог. А Нур... А что Нур? — а Нур, в свою очередь, бросила его прям так — в чём мама родила, как говорится, — на ебаную Арену к тиграм и солдатам Королевской Гвардии, и говорит такая, мол, там нож в песке, поди найди, и пусть удача всегда будет с вами.
(Константа такая: Аджая вечно (куда-нибудь) кидают.)
В общем, безобидные тычки не снятым с предохранителя пистолетом — херня по сравнению с тем, что ему пришлось пережить.
(И не нужно вот этого вот "НУ ПЕРЕЖИЛ ЖЕ!")
Аджай разглядывает Йоги с жирной долей скептицизма, отходя от него на шаг — мало ли; в это мгновение из тени выплывает Реджи, сующий ему в зубы самокрутку:
— Аджай, ну мы разве тебя когда-нибудь обманывали? — в его голосе — ни тени сарказма, сплошная непроходимая искренность, и Гейл от таких интонаций заходится резким кашлем, бьющим в грудину неприятным позывом.
Травка даёт по глазам, вызывая приятное головокружение — Аджаю это нисколько не мешает сохранять трезвость и объективно оценивать ситуацию.
— Ну как вам сказать... — он делает ещё одну затяжку, прищуривается, выдыхает столп тонкого дыма. — Да?
Реджи моментально сникает:
— Дональд, ты слышал?
— Я Йоги, твАю МаТ.
— ДОНАЛЬД, ТЫ СЛЫШАЛ, ЧТО ОН СКАЗАЛ?
— НЕт. ктО-о-О ТАКОЙ Дунальд?
Аджай прикусывает щёку, чувствуя себя так, будто его здесь нет, хотя, казалось бы, разговор ведь частично о нём идёт...
— И вООбще! — Йоги по-свойски прикладывается к Гейлу с братанскими объятиями, из-за чего Аджаю приходится согнуться в три погибели: — АДжай. У нас для тебя СЮРПРИЗ.
— А! Точно-точно. Верняк, Аджай, — феноменальная способность перескакивать с одной темы на другую. Феноменальная.
— Верняк, Аджа-а-а-аы-ый.
— Вы уже говорили, — в голосе столько спокойствия, на лице такая непроницаемость, что оба наркоакробата аж замирают на мгновение.
— Да?
— ДаАа?
Аджай кивает, на что слышит двухголосное "Оу".
— Сюрприза не выйдет.
— Ну, да, не ВыЙдЕт.
— Эх. Ну что же...
— Что же.
Он даже пикнуть не успевает, как Йоги вдруг загоняет ему в грудину очередной шприц. Реакция не заставляет себя ждать — перед глазами моментально всё расплывается, цвета начинают разъедать сознание слишком яркими оттенками, голоса этих придурков, которые, как обычно, обещают, что всё будет хорошо (ага, как в первый, в пятый и в десятый раз), меняют интонации и теряются где-то на подходе к восприятию.
Аджаю легко — легко падать на жесткий пол, легко дышать прокуренным воздухом, легко закрывать подзакатившиеся глаза.
Легко отъезжать к чертям собачьим, забывая своё имя.

---

Лес пестрит; это не раздражает, но добавляет лишней тревоги, как трудновыводимое пятно на самом видном месте, как заусенец, который нет возможности состричь прямо сейчас и хочется отгрызть к чертям вместе с половиной пальца, как ожидание перед встречей с матерью, которую не видел слишком долго как для любящего и ценящего сына.
Горизонт кажется фиолетовым, а вокруг витает розовая дымка; земля — бордовая, непрочная на вид, наступи — упадёшь, провалишься, утонешь.
Гейл бродит по лесу, отчетливо (ли?) понимая, что ищет нечто конкретное.
Тревога заставляет выедать щеки в нетерпении, метаться от каждого лишнего звука.
Однажды эти двое кинули его в берлогу к медведям; или ему показалось; или...
— Аджай.
Выдох.
Он останавливается резко, оглядываясь по сторонам: слышит своё имя, слышит женский голос, но не понимает, не узнаёт; это не Нур, не Амита, это... Это кто-то другой.
Сердце начинает гнать кровь быстрее, и она прикипает к щекам, разливает жар в грудине, заставляя беспорядочно тереть её ладонью.
— Аджай.
И снова. Он закрывает глаза — жмурится, чувствуя, как земля начинает уходить из-под ног, покрываясь трещинами с оглушительным шумом.
— Кто...кто здесь? — глупо надеяться на то, что здесь действительно кто-то есть, но попробуй себе это объяснить, когда настойчиво веришь в обратное.
Он не открывает глаза, там, за закрытыми веками — другая плоскость, и он делает шаг, прекрасно осознавая, что только что падал, а теперь — твёрдо стоит на ногах.
— Мальчик мой, Аджай...
Он узнаёт этот голос с великим трудом, но верит — безапелляционно, наивно. Как будто вернулся лет на пятнадцать назад. Он видит свою мать — делает несколько шагов в её сторону, срывается на бег, но добраться до неё — не может.
Ишвари облечена в красивые, расшитые одежды, на её руках множество дребезжащих браслетов, в ушах — огромные серьги. Она вся светится как будто бы изнутри, и Аджай чувствует, как по его глазам начинают течь едкие слезы, а в глотке тут же пересыхает.
— Мама. Скоро я отвезу тебя в...
Она не даёт ему договорить:
— Проснись, сынок, — Аджай не понимает: только что она была так недостижимо далеко, а теперь руку вытяни — и дотронешься.
Он вытягивает.
Стоит только дотронуться — она начинает выгорать, как будто из бумаги сделанная, но выглядит — как настоящая.
Аджай не говорит — словно дар речи потерял, только чувствует, как руку обдает жаром, и слышит:
— Проснись.

---

Он приходит себя с болезненным полухрипом, резко отнимая руку от факела, который уже начал жечь ладонь: движения выходят ломаными, тяжелыми, словно он вертится в своей шкуре, как медоед, только вот пользы от такого — совсем мало.
От огня пышет жаром — или его попросту бьёт озноб — и Гейлу с трудом удается хоть немного от него отодвинуться.
Картина маслом: Аджай Гейл, двадцать шесть лет, развалился на животе в какой-то гребаной пещере и почти сипит от отходняка.
До конца уверенность в том, что он всё же находится в реальности, приходит к нему очень долго: всё то время, что он пытается усесться на заднице, отлепившись от пола.
Там же он находит шуршащую под ботинком бумажку, закатывает глаза, распиливает её взглядом, всё — в статике: двигаться не хочется ни на миллиметр, иначе, кажется, пиздец.
После он даёт себе пять минут. Спустя это время — с усилием величайших титанов тянется за бумажкой, которая оказывается посланием от ну-вы-поняли-кого. 
Читает он её с лицом человека, который скрывает боль за убийственным покерфейсом (играющие на скулах желваки и раздутые ноздри в комплекте).

дОБРОЕ УТРО, СОЛНЫШКО!
ну, в смысле, это, Адыжай. Ажай. АДжжай.
в этот раз мы слегка перебрщили перегнули превысили дозу
Дональд пошутил. Короче, отходняк будет лютым, но у нас для тебя хорошие новости: ты не умрёшь!
По крайней мере, от этой дури; мы тестили её на кабанах, но ты же лучше кабана.
За свиньями последим, пыль с самогонного аппарата стряхнём, пока тебя не будет. Кровать заправили ниеет, мы в ней не спали!
траввку польём гыыы
Не серчай!
ЙоГи и Реджи <З

Гейл сминает клочок бумаги в ладони, подтягивая к себе колени — на благие ругательства нет ни сил, ни — будем откровенны — желания, особенно — когда тебя так нещадно штырит. Нет, мир вернул свои блёклые, но ровные краски, в ушах больше не звенит голос матери, успевший, как ему казалось, стереться из памяти — холодный пол под ним не идёт трещинами, в которых тонешь с чувством безразличной безысходности напополам с необъяснимой, но такой благостной эйфорией.
Впрочем, перед глазами всё по-прежнему плывёт так, будто он недавно в огромных количествах пил сивуху из того самого поломанного дистиллятора, стоящего за его домом, а в глотке сушит и печёт одновременно, мешая сделать вдох без риска нарваться на безрадостный рвотный позыв, и Аджай совершает огромную ошибку, начиная трясти головой, чтобы (не, гляньте на это!) наладить фокусировку: по вискам мажет концентрированная боль, гулом расходящаяся по всему телу — ни вдохнуть тебе, ни передохнуть.
(Ударение в последнем слове — вольное.)
И если бы он мог описать то, что сейчас испытывает, то с вероятностью во все точные категории делать бы этого не стал.
Вокруг сыро, и в нос набивается тяжелая, прелая влага, а организм ожидаемо выкручивает ползунок восприятия на полную — его почти прибивает обратно к полу; и то ли пещера находится высоко, то ли эта гребаная дурь действительно была такой сильной.
(Нет, нет, нет, блядь — дайте мне только добраться до дома, я вам такое устрою, кабаны херовы...)
Мысль о том, чтобы выбраться из этой пещеры, становится единственным маяком сомнительно здорового ума: Аджай кое-как поднимается по стеночке, как будто ему не двадцать шесть, а все восемьдесят и у него в рукавах — полный старческий набор из сахарного диабета, радикулита, аденомы простаты и (вишенка — обычно самая невкусная часть торта) деменции; Аджай думает, что деменция у него имеется в любом случае.
Какой долбоеб в трезвом уме и здравой памяти пойдёт на то, чем он тут уже несколько недель кряду занимается, а?
Он делает несколько шагов вперёд, опираясь на шершавую стену, но в один поистине прекрасный момент этого поистине замечательного во всех смыслах дня просто останавливается.
Да вы, должно быть, пошутили.
Я вам что, турист, блядь?
Рычание за спиной, возникающее так же резко, как гребаный жар, проступающий потом на лбу, можно охарактеризовать одним словом (и оно не представляет профит для Аджая): пиздец.
Ну, самый лаконичный верняк, как любят говорить эти придурки.
Когда к постепенно приближающемуся рыку добавляется такой же, только потоньше и большим объемом угрозы, Гейл делает ровный вдох, бросая взгляд в сторону почти затухшего факела.
Осознание приходит резко, но даже пробивает на нервный смешок: эта прелая влага — запах застоявшейся крови и раскуроченного мяса, Аджай! На здоровье, Аджай! Ты НЕ умрешь, Аджай. ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ОТ ЭТОЙ ДУРИ, АДЖАЙ!
Тошнота становится невыносимой, но адреналин быстро восполняет возникшие пробелы, и Аджай валится с ног буквально на выходе из пещеры — ну чуть-чуть осталось, ну давай, — чувствует, как сознание постепенно снова отъезжает, скрипя шестерёнками на фоне шорохов от приближающихся волков; не молится тому, чтобы это оказался внеочередной приход, приход в приходе, двухуровневый приход, какой угодно, НО приход, потому что знает: это — реальность.
Дрожащая рука сжимает нож — всё, что они ему оставили, — и нет, кажется, ничего более жалкого, чем почти потухшая надежда в полуобморочном состоянии.